Персидский поход 1722-1723 гг. Победное отступление
5 сентября Пётр торжественно отметил именины дочери Елизаветы, после чего, «зделав при реке Рубас транжамент, возвратился с войском к Дербенту, а в транжаменте оставлено казаков 300 человек». К тому времени стало ясно, что не оправдались и расчёты на занятие Баку. Прибывший в тот же день на шняве «Святая Екатерина» О. Лунин доложил, что в город его не пустили. Во вручённом офицеру письме бакинцы дипломатично благодарили царя за милость, но от российской помощи отказались («не желаем, чтоб войски ваши такую трудность восприяли») и уведомили, что уже два года успешно отбиваются от «изменников», а шах якобы послал к ним своего сына с армией. Послание было признано «посмеятельным»; стало ясно, что триумфального приёма, как в Дербенте, не будет и город придётся «добывать».
Пётр не мог идти навстречу Вахтангу VI, и желаемого «случения» союзников так и не произошло. Выгруженного на берег с разбитых кораблей и имевшегося в полках продовольствия хватило бы на месяц, а подвезти новые запасы было не на чем. Кавалерия продолжала терять лошадей, а непривычный климат вызывал болезни у солдат.
Султан Ахмет III дает аудиенцию голландскому послу.
Ок. 1727-1830 гг. (Рийксмузеум, Амстердам)
6 сентября в обратный путь двинулись обозы, а за ними — главные силы армии. Отбывая из Дербента, Пётр распорядился охранять «Хаджи Аслан-бека огород, в котором мы ныне стояли», и там «мастера» для разведения винограда. В укреплениях, построенных с юга и севера от Дербента, и в самом городе были оставлены гарнизоны; как свидетельствует черновой походный журнал, произведены аресты «недоброжелательных», склонявшихся к Дауд-беку.
Отход показал, как быстро может меняться ситуация на Кавказе: горские предводители только что демонстрировали «приятность», а 20 сентября комендант Дербента Андрей Юнгер сообщил, что воины уцмия, казикумухского Сурхай-хана и утемишского султана захватили редут на реке Орта-Буган, притоке Уллучая к северу от Дербента, «и люди караулные от неприятеля побиты». По сведениям дербентского наиба, трёхдневный штурм обошёлся нападавшим в 400 погибших, но из гарнизона в 128 солдат и шесть казаков спаслись в камышах лишь трое, да и они так и не добрались до города. Нападение последовало и на «транжамент» на Рубасе; в укреплении взорвалась пушка, затем обвалилась стена, и гарнизон пришлось вывести в Дербент.
8 сентября после ночёвки на реке Дарбах (Дарвагчай) Пётр повелел коменданту Дербента быть готовым к осаде; а «ежели неприятел придёт, а жители его впустят так силно, что гварнизону их выбит будет не возможно», то он должен сигнализировать прибывшим судам — «надлежит ему флаг вес красной поставит и 3 выстрелит». 10 сентября император лично написал приказ по армии: надлежало «пустить» казаков со стороны моря, а «левой бок обнять пехотою и пешими драгуны»; казаки же отрядами по 100 человек должны охранять обозы и выдвигаться вперёд разъездами; лишние и поломанные телеги следовало бросать, но обязательно увезти больных. Никто не должен был отставать, чтобы все «были при своих местах… и по сторонам не отлучались под смертью и протчими жестокими наказаниями».
Отступление победоносной армии оказалось нелёгким. Донимали внезапные перепады температуры от дневного пекла к ночному холоду, на холмы по ночам выпадал снег, а тёплую одежду люди оставили в Астрахани. Не давал покоя и вездесущий неприятель. Дороги стали настолько опасны, что командир аграханского укрепления полковник Маслов получил 28 августа приказ не посылать никого к армии, поскольку «проехать землёю от горских народов невозможно»; в его «транжаменте» скопились курьеры с бумагами из Сената, Коллегии иностранных дел и других учреждений. О тех же проблемах писал в дневнике служащий Генеральной канцелярии гетманской Украины Николай Ханенко: сам шамхал 24 августа 1722 года объявил, «что сухим путём к Дербене проехать невозможно для татар противных товлинцев и слимчевцов, все дороги заступивших». Ханенко, посланному с известием о смерти гетмана Скоропадского, удалось добраться до ставки Петра под Дербентом только на курьерском судне.
Гибли гонцы на дорогах, неосторожно отъехавшие от своих частей служивые попадали в плен; офицеров и солдат ожидали бессонные ночи под ружьём и короткие стычки; сотнями гибли лошади — под обоз и для безлошадных драгунов пришлось взять две тысячи заводных казачьих коней. Немногих схваченных нападавших «по военному времени» казнили на месте. По итогам похода в плену у горцев оказалось 12 солдат; кроме того, у «шевхалских людей» и узденей в 1723 году находилось ещё 144 русских, захваченных или проданных ранее.
«Вестник из Дербента сообщил нам, что султан Махмуд, соединившись с персидским усмеем, собрал двадцать тысяч человек с намерением напасть на нас ночью, что заставило нас стоять под ружьём всю долгую, пронзительно холодную ночь. В этом положении мы оставались до полудня следующего дня; враг всё время появлялся у нас перед глазами, не вступая в бой. Как бы то ни было, мы двинулись опять и прошли послеполуденным маршем ещё 12 вёрст постоянно в виду неприятеля, который старался несколько раз во время марша напасть на нас, но постоянно убегая при нашем приближении, опять появлялся рядом, взял в плен двух наших казаков, а мы захватили трёх татар. В этот день ветер дул так сильно, что мы были почти ослеплены песком и пылью; они думали, что это им поможет, но были обескуражены нашей бдительностью. Мы провели под ружьём и эту ночь, которая оказалась очень влажной и холодной, но поскольку нас атаковали то в одном, то в дру гом месте, то постоянные движения держали нас в тепле», — таким запомнил обратный путь капитан Брюс.
19 сентября армия вышла к Сулаку; пехота была по морю переправлена в Астрахань, а конница пошла сушей. Император заложил ретраншемент на левом берегу реки, где должна была зимовать часть армии. На этом месте предполагалось построить шестибастионную крепость Святого Креста.
Отсюда «для поиску и разорения» мятежников двинулась карательная экспедиция в составе четырёх тысяч калмыков Батутайши, внука хана Аюки, и тысячи казаков под ко мандой донского атамана Ивана Краснощёкова, лично известного Петру и за действия в Финляндии награждённого серебряным ковшом. Из реляции о действиях казаков и калмыков следует, что с 26 по 30 сентября Краснощёков (турки называли лихого атамана «Топал Юван» — «Хромой Иван») громил владени непокорного утемишского султана Махмуда. В походном журнале Петра I за 1722 год была сделана запись: «В 26 день [сентября] в 7-м часу по полуночи помянутые казаки и калмыки от Сулаку пришли к Буйнакам и от тех мест вступили в неприятельские места, и были в неприятельских местечках и деревнях, кои прежде сего разоряли, а неприятели паки их строением снабдили, и оные все разорили без остатку и к тому ещё 4 приселка, которые в прежнем были не разорены, потому ж все разорили. Неприятельских людей побито с 500 человек и более, а заподлинно объявить не можно для того, что действо чинилось в скорости да в разных местах. В полон взяли с 350 человек. Скота рогатого взято около 7 000 да с 4 000 овец. И потом помянутые донские казаки и калмыки, сентября 30 числа, возвратились к Аграханскому заливу счастливо… всяких вещей; и драгоценностей казакам досталось». (Донесение М.А. Матюшкина царю от 1 октября подтверждает указанное выше количество угнанного скота, но «ясырю» насчитывает только «сто с полчетверта» человек.) В этом походе донцы успели ограбить оказавшихся на их пути купцов из Кафы (нынешняя Феодосия в Крыму), что вызвало осложнение русско-турецких отношений.
На борту своей яхты царь дал инструкции посланцу к грузинскому царю-союзнику — тот напрасно ждал императора у Гянджи. Гонцы месяц ехали обходным путём через Кавказский хребет и Кабарду, и известие о походе Вахтанга VI к Гяндже Пётр получил только 19 сентября, когда возвращался с армией к Сулаку. Он объяснял союзнику новую ситуацию: теперь не время из-за прежних обид «в далнее неприятство [с шахом] вступить»; поэтому он сделал Султан Хусейну «некоторое предложение» и теперь рассчитывает на помощь Вахтанга — тот должен был убедить шаха отдать в обмен на русскую военную помощь Дербент и другие земли «по Каспийскому морю», а также владения самого грузинского царя («чтоб он, шах, вас нам уступил»). Император обещал вернуться на будущий год для продолжения «лёгкой и прибыльной войны»; на будущее грузинскому царю посулили «власть над всеми тамошними христианы», что должно было быть закреплено в российско-иранском договоре. 28 сентября император приказал устроить пальбу «для празднества виктории над Левенгауптом под Лесным», а на следующий день отбыл морем в Астрахань вместе с гвардией.
Султан Хусейн с придворными.
Персидская миниатюра. 1721 г. (Британский музей, Лондон)
Пришло время подводить итоги. Русские войска заняли Аграханский полуостров и приморский Дагестан до Дербента. Однако военная операция показала, что установить господство на прикаспийских территориях будет непросто — даже при отсутствии равноценного противника для закалённой в боях армии.
16 октября Пётр сообщил Сенату о причинах окончания похода: «По принятии Дербеня, намерились мы итить далее и отошли к реке Милюкенти в 15 верстах от города, где провиант выгружать и печь стали, понеже там лесу довольное для дров; тогда учинился великой штурм, которым тринадцать судов ластовых, которые деланы в Твери, в том же числе и две тялки, разбило, которое несчастие принудило нас дожидатца капитана Вилбоа, которой шёл в семнадцати таких же судах; потом к великому недоволству получили ведомость, что и ему тож случилось; к тому ж так лошади мёрли, что в одну ночь умерло тысяча седмьсот лошадей, також провианту не имели более как на месяц; того ради принуждены поворотитца, посадя в Дербени доброй гварнизон. И идучи назад, нашли место на реке Сулаку зело изрядное, крепкое и пажитное, где зделали крепость и имяновали Святаго Креста, которое место лутче того места, где первой транжамент, а Терка сто раз удобнее. Тут же прибыли к нам калмыки, которых мы, и с ними тысячю казаков, купя им у калмык лошадей, послали на усмея, котораго намерены были сами посетить, но, за скудостью и худобою оставших лошадей, того учинить не могли, которые, слава богу, там нарочито погостили, чем прилагаем при сем реляцию. Потом, отправя конницу сухим путём, сами морем с пехотою прибыли сюды, слава богу, все в добром здоровьи».
Войска не имели надёжных коммуникаций, не располагали опорными пунктами (за исключением Дербента) и не чувствовали себя в безопасности на дорогах и переправах; противник мог легко уходить в горы и оттуда наносить удары. Флот же не обладал безопасными гаванями и оказался не в состоянии обеспечить снабжение армии. Фрукты, ягоды и овощи не могли заменить армейского провианта, а заготовить его на месте и обеспечить содержание значительной полевой армии оказалось невозможно.
Российское командование впервые непосредственно столкнулось с дробностью местных этнических и политических структур, с которыми надо было налаживать отношения и учитывать их взаимное соперничество. В этих условиях всякий более-менее самостоятельный «владелец» из принёсшего присягу подданного легко обращался в «изменника», но при этом не чувствовал себя таковым перед лицом иноверной власти и по давней традиции фактического неподчинения шаху или любому другому правителю. Своё «подданство» он понимал как временный и свободный союз с чужим далёким государем, платящим ему за лояльность (но не за реальную службу!) и поддерживающим его интересы; отношения же, ставшие невыгодными, в любое время могут быть расторгнуты. Адиль-Гирей мечтал с по мощью царя расширить свою державу от Терека на севере до Баку на юге, что едва ли со ответствовало российским планам. Столь от личное от российских реалий понимание «под данства» неизбежно должно было со временем привести к конфликтам.
Формально покорившиеся «владельцы» стремились использовать новую силу к своей выгоде. Старший брат шамхала Муртаза Али просил сделать шамхалом его, поскольку Адиль-Гирей «утаивал» изменников и не дал аманатов. А «шамхал горской», в свою очередь, был недоволен тем, что царь пожаловал его брату селение Казанище, сетовал на постоянные «обиды» от русских войск, просил жалованье и военную помощь, чтобы «управитца» с подданными-кумыками, которые от него «лица отвратили», наконец, желал получить под свою власть слободы вблизи Терского городка, населённые выходцами из Кабарды, Чечни и Ингушетии, а также Дербент, Баку и ещё «5 деревень в Мескурской земле, одна деревня в Ширване и одна в Баку», якобы данные ему по указу шаха.
В августе 1722 года шамхал жаловался на калмыков и донских казаков, которые «чинили нападение на людей владения его, из оных 8 человек побили, а других переранили, и ограбили они же де в Буйнаках человек з 12, вконец разорили, побрав у них все пожитки, и 10 человек в полон взяли, да сверх того у брата его шамхалского Афуя 200 баранов отогнали». Следующую жалобу он подал после прихода в Тарки солдат: «…взяли ясырей у визиря моего 3 человека, да у дворецкого 4 человека, да у кого два и по одному, итого будет 32 ясыря, может быть, и больше насильно отняли, да войска, которые остались здесь, разорили наши деревни при Тарках, а именно Турхаль Кенди, Амирхан Кенди, также в Тарках разорили несколько дворов, из тех дворов, из тех деревень скот забрали, отчего я в великом разорении нахожусь». 7 сентября он просил выплатить возмещение за взятых у его визиря 28 человек. Затем он сетовал, что калмыки и казаки «в деревни Карабудака, которые под владением моё, б человек убили, 8 человек ранили, и из деревни Буйнака также, которой владею, 2 человека одна женщина, другой мужик убили и пять человек взяли в полону, а именно женского полу и з двумя детьми, да Ханга, да Хасан, да з детьми, 200 баранов с пожитки брата моего, у Пав-Бега Бойнакскова взято». Адиль-Гирей просил у царя три корабля для торговли с Дербентом, свинца, кремней и пороха, но отговаривался от поставок провианта и лошадей: «Которые люди отправляютца от вашего величества мне в лошадях и в харчю докучают, а я ныне в моем правлении вольности или мочи не имею. Того ради ваше величество прошу, дабы оным повелено было вашего императорского величества указом то требование в лошадях и в харчах запретить».
В походных условиях реквизиции, а то и мародёрство, были явлением обычным, тем более что солдат и казаков не особо интересовало, кому принадлежат бараны. Что же касается «ясырей», то есть пленных, захваченных кавказцами в набегах, в большинстве случаев женщин и детей, то армия отказывалась вернуть их (особенно христиан) назад в рабство, что их бывшие хозяева воспринимали как «великие обиды». «За взятую у вас на войска наши скотину деньги по достоинству вам заплачены, — объясняла царская грамота шамхалу от 30 августа 1722 года, — а что вы просили заплатить за взятых у нас невольников христиан, и которые из оных христиан взяты в плен от людей владения вашего, за тех платить не надлежит, ибо оные, будучи у них в неволе, на них работали, буде же из тех христиан есть такие, что оных люди ваши купили, и о тех надлежит вам прислать ко двору нашему обстоятельное известие и имянные росписи, сколько числом оных взято и где и от кого оные куплены и за какую кто порознь цену куплен».
Самым же страшным «неприятелем» оказались непривычные природные условия и «вредительный» климат. Судя по итоговым рапортам командиров, именно эти причины вызвали наибольшие потери в войсках.
«команды» |
здоровые |
больные |
беглые и пропавшие без вести |
умершие |
оставшиеся в гарнизонах и находящиеся на судах |
| М.А. Матюшкина (на 25 октября) |
7 023 |
2 050 в Астрахани 367 в Дербенте 845 в Терках |
127 |
1 294 |
921 |
| И.И. Дмитриева-Мамонова (на 25 октября) |
3 121 |
123 в Астрахани 65 оставлены на Кавказе |
74 |
303 |
|
| Ю.Ю. Трубецкого (на 17 октября) |
1 498 |
398 в Астрахани 462 оставлены на Кавказе |
14 |
199 |
337 |
| В.Я. Левашова (на 16 октября) |
1 941 |
428 |
16 |
250 |
837 |
| И.Ф. Барятинского (на 16 октября) |
669 |
289 |
15 |
194 |
645 |
| Г.Д. Юсупова (на 16 октября) |
858 |
278 |
11 |
176 |
702 |
| А.И. Румянцева (на 14 октября) |
1 194 |
232 в Астрахани 429 оставлены на Кавказе |
125 |
||
| Итого: | 16 304 |
5 966 |
257 |
2 541 |
3 442 |
Мы полагаем, что в общую численность регулярных войск (28 510 человек) включена не только пехота, но и драгуны. К исходу кампании больные составили 21 %, а «помершие» — 9 %. Из вышедших в поход 1719 солдат и офицеров Преображенского полка умерло 138 человек и ещё двое пропали без вести; таким образом, только в этой элитной части безвозвратные потери составили 8 % — и это при отсутствии реальных боевых действий. Наименьший урон понесли донские казаки: 47 человек «побитыми» и 32 умершими. Потери среди прочих нерегулярных частей нам неизвестны.
Г.С. Кропотов, с частью конницы отправленный в обратный путь посуху, 8 октября доносил: провианта на дорогу до Астрахани получил очень мало; среди лошадей падёж, и он вынужден был оставить больных и часть амуниции в городке Курдюкове на Тереке. 16 октября он сообщал, что еды осталось на сутки, а 19-го со стоянки на реке Куме — что «лошеди стали», а люди от голода «безвременно помрут», если провиант не будет доставлен немедленно. В итоге к декабрю 1722 года 850 из 6 075 вернувшихся из похода драгунов были больны; конница потеряла почти всех лошадей — годных осталось лишь 956 голов. Согласно донесению генерал-адмирала Ф.М. Апраксина, с начала похода до 1 января 1723 года драгунские полки потеряли 944 человека. Короткая экспедиция обошлась армии не менее чем в 3-3,5 тысячи умерших (с учётом того, что часть больных скончалась после похода). Не хватало врачей и лекарств; на требование Военной коллегии выслать к армии четырёх лекарей и десять «лекарских подмастерьев» Медицинская канцелярия ответила 1 января 1723 года: в войска откомандированы два лекаря, а больше «отправить вскоре некого», а для определения новых врачей надо писать в «немецкие земли».
Однако, несмотря на вышеперечисленные осложнения, император считал необходимым продолжить поход. 25 октября последовали его указы: Румянцеву надлежало построить к весне следующего года 15 гекботов в Казани, а Юсупову — столько же в Нижнем Новгороде. Полковник А.И. Тараканов должен был закупить у калмыков и в «низовых городах» восемь тысяч лошадей; губернатор Волынский — приобрести две тысячи верблюдов, тысячу быков и 500 арб и заготовить лес для строительства крепости Святого Креста; резидент в Иране Аврамов — срочно доставить в Россию шахского посла для заключения договора. Для эффективных действий необходимо было иметь на Каспийском море большее количество кораблей, строить крепости с пристанями и продовольственными складами и действовать не многотысячной армией, а отдельными отрядами одновременно в нескольких местах. Так отныне и будут поступать российские военачальники.
Мечеть Имама в Исфахане.
Рис П. Косте, 1841 г.
4 ноября 1722 года Пётр в Астрахани дал М.А. Матюшкину инструкции о продолжении кампании будущей весной: заготовить «магазины» для снабжения двадцатитысячной армии в крепости Святого Креста и Дербенте на два месяца, а в не взятом ещё Баку — на год; последнее указывает на то, что Баку должен был стать главной операционной 6азой действий в Закавказье в 1723 году. В этих же пунктах требовалось открыть лазареты на семь тысяч больных и раненых — Пётр I явно предполагал в будущей кампании большие потери. По весне драгунские полки и пехота с казаками вновь направлялись на строительство крепости Святого Креста, причём драгунам на этот раз предстояло зимовать уже непосредственно в крепости или на берегах Терека, казаков же следовало известить, что они не будут отпущены домой, пока не «отделают» крепость.
Главной же задачей командующего было «при самом вскрытии льду» двигаться на Баку с двухтысячным десантом и «конечно тот город достать, яко ключ всего нашего дела». Пётр, помня о ехидном ответе бакинцев, полученном им в Дербенте, указал: «Ежели без противления сдадутся, отпустить со всеми пожитки их, кроме пошлин шаховых, которыя у них взять надлежит за те лета, за которыя они не посылали, а делили между себя. Буде же не пожелают выйтить, то однакож велеть им, дав некоторый срок, объявя ту причину, что их оставить не надлежит, понеже в последнем письме чрез Лунина посмеятельно ответ и лживо учинили и доброхотством, так как Дербентцы, не отдались, и так верить им невозможно; а оставить только тех, которые знают все зборы, также ходят за виноградом и прочее, что нужда требует». При попытке сопротивления горожан надлежало выселять без оружия, а в случае штурма отправить всех уцелевших жителей в Астрахань и «разделить по себе» их имущество. Драгунам же и Дербентскому гарнизону предстояли летние экспедиции во владения уцмия «и всех противных» и строительство ещё одной крепости под Дербентом для пресечения «коммуникаций… усмею и прочим с Дауд Беком». Отдав эти указания, царь выехал из Астрахани в Москву. В дороге под Царицыном он распорядился отправить ранней весной в Дагестан десять тысяч украинских казаков.
В Астрахани Пётр узнал о крушении персидской монархии. Прибывший в июле 1723 года из Казвина в занятый русскими войсками Решт «грузинец Осип Абесаламани» был свидетелем того, как осаждавшие Исфахан афганцы за семь месяцев довели жителей до «великого голода» и даже людоедства. Старый шах Султан Хусейн обещал афганскому предводителю Махмуду миллион туманов, город Мешхед с округом и свою дочь в жёны — но завоеватель требовал всё его государство. 12 октября 1722 года павший духом шах приехал в лагерь противника и вручил ему корону, кинжал, саблю и прочие знаки царского достоинства со словами: «Отдаю тебе свой престол и царство». Через два дня Махмуд вступил в город по драгоценной парче, устилавшей улицы. Бывшего шаха поместили под стражу; победитель милостиво оставил ему трёх жён — остальных забрал себе, а дочерей Султан Хусейна выдал замуж за своих приближённых.
Третий сын шаха Тахмасп сумел выбраться из Исфахана; он скитался по северным провинциям страны и наконец обосновался в Казвине. Здесь его и застал в августе 1722 года Аврамов. Он доложил Петру, что передал Тахмаспу предложение о союзе, однако просить об уступке провинций не рискнул: восемнадцатилетний принц «молод и ни х каким делам не заобыкновен», а его окружение исполнено «замерзелой спеси и гордости». На второй аудиенции принц милостиво согласился отправить в Россию своего представителя Измаил-бека, который при встрече со слезами на глазах говорил Аврамову: «Вера наша и закон вконец пропадают, а у наших господ лжи и спеси не умаляется». В октябре Тахмасп провозгласил себя шахом. Но у нового правителя не было ни денег, ни армии, и при приближении афганского войска он, бросив «пожитки», бежал в Тебриз, а потом в Ардебиль.
Утром 18 декабря император торжественно вступил в Первопрестольную через триумфальные ворота. Шествие открывали гвардейцы «в новых мундирах, в касках, обвитых цветами, с обнажёнными шпагами и при громкой музыке. За ними ехали, верхом же, разные генералы и другие кавалеры, все в великолепнейших костюмах. Затем следовали придворные литаврщики и трубачи, за которыми шёл офицер, нёсший на большом серебряном блюде и красной бархатной подушке серебряный ключ, который был вынесен навстречу его величеству императору из Дербента, изъявившего тем свою покорность. После того ехал сам государь, верхом, в обыкновенном зелёном, обшитом галунами мундире полковника гвардии, в небольшом чёрном парике (по причине «невыносимых жаров» в Персии он принуждён был остричь себе волосы) и шляпе, обложенной галуном, с обнажённою шпагою в руке. Позади его ехало верхом ещё довольно много офицеров и кавалеров. Наконец, несколько эскадронов драгун заключали процессию. В это время звонили во все колокола, палили из пушек и раздавались радостные восклицания многих тысяч народа и верноподданных».
В Петербурге сенаторы «за здравие Петра Великого, вступившего на стези Александра Великого, всерадостно пили». Феофан Прокопович откликнулся на победу речью, в которой обыграл этимологию имени Петра: «каменный» царь покорил «челюсти Кавказские» овладел «вратами железными» и отворил России дверь «в полуденныя страны».
Менее торжественно подводились иные итоги. 19 декабря Штатс-контор-коллегия доложила Сенату, что расходы на провиант составили 320 048 рублей, а перед тем назвали сумму чрезвычайных расходов по Адмиралтейству — 323 057 рублей (если не вся она, то как минимум значительная её часть была связана с подготовкой похода на Каспий). Позднее, в 1731 году, Военная коллегия подсчитала, что на жалованье, артиллерию, амуницию, покупку судов и прочих припасов (за исключением провианта) для похода 1722 года было истрачено 681 574 рубля. Таким образом, короткая военная экспедиция на Кавказ обошлась казне минимум в миллион рублей, не считая обычных расходов на армию.
Точную же стоимость военной операции установить едва ли удастся, однако ясно, что она была ещё выше. В числе сверхсметных расходов Штатс-контора указала подарки хану Аюке (тысяча золотых и меха на пять тысяч рублей) и его калмыкам (25 тысяч рублей), направленные Неплюеву в Стамбул восемь тысяч золотых и меха на 9 500 рублей. Камер-коллегия известила о поставке смолы в Астрахань на 1 413 рублей, а Медицинская канцелярия сообщила, что в 1722-м в Низовой корпус было отпущено лекарств на 13 512 рублей. Именно военные расходы стали главной статьёй рекордного роста трат «сверх окладу», составивших в 1722 году 1 684 960 рублей против 290 259 рублей в 1720-м и 580 272 рублей в 1721-м. Значительную часть указанной итоговой суммы — 639 960 рублей — составила выплата компенсации Швеции по договору 1721 года. Кроме того, в 1722 году в России состоялись два рекрутских набора — в армию было взято 25,5 тысяч человек.
Неизвестно, что думали «многие тысячи» народа об успехах в далёких краях, доставшихся столь дорогой ценой, но сам царь на достигнутом останавливаться не собирался. В октябре он через гонца, подпоручика гвардии Ивана Толстого, передал Вахтангу VI, что в следующем году намеревается взять Шемаху. Вахтанг же возвратился в Тбилиси и согласился начать переговоры с шахом, но в их успех не верил, полагая, что только присылка русских войск в Закавказье может вынудить того к уступкам. В письмах он просил императора занять Шемаху или хотя бы Баку, тем более что шах приказал ему с грузинским войском выступить на помощь.
автор статьи И.В. Курукин
книга серии «Ратное дело» (2015)
Персидский поход 1722-1723 гг.
