Россия и Ливония в первой половине XVI века: от торговых споров к «блокаде Московии»
Какие балтийские планы в XVI в. были у России? В литературе можно встретить ошибочную точку зрения, будто бы в 1503 г. между Россией и Ливонией было заключено 50-летнее перемирие. На самом деле оно было 6-летним и возобновлялось в 1509, 1514, 1521, 1531, 1535 и 1550 гг. Переговоры 1554 г. были вызваны истечением срока давности соглашения 1550 года, а вовсе не 50-летнего перемирия, как до сих пор нередко утверждается в литературе.
Карта Ливонии в XVI в.
Сост. А.И. Филюшкин
Какие русско-ливонские противоречия фигурировали в договорах в XVI в. и так и не были сняты к середине столетия? За точку отсчета возьмем договоры 1503 года, венчавшие собой русско-ливонскую войну 1501-1503 годов — последний крупный военный конфликт Ливонии и России перед Ливонской войной 1558-1561 годов. В 1503 г. Ливония требовала: 1) возврата захваченных Россией территорий; 2) уравнения в правах всех субъектов русско-ливонских договоренностей (то есть чтобы не было отдельных псковско-дерптских договоров, а был бы единый договор со всей Ливонией); 3) отказа от унизительной для Ливонии практики утверждения договоров наместниками Великого Новгорода и требование утверждать их в Москве непосредственно русским государем; 4) убрать из текста договора оскорбительное положение о «челобитье» ливонцев с просьбой о мире; 5) компенсации убытков, причиненных русской стороной во время новгородско-ганзейского конфликта 1494 года.
Россия же выступила с требованием уплатить долги по Юрьевской дани, накопившиеся с 1463 года. Также были предъявлены претензии по вопросам обеспечения безопасности и нормальной жизни русских районов и церквей, по компенсации русским купцам, понесшим из-за нападений ливонцев коммерческие убытки, а также провести сыск по поводу факта убийства русских купцов1 в Ливонии.
Н.А. Казакова указывает, что трудно сказать, о каких территориях идет речь — в источниках XV в. не зафиксировано значительных территориальных захватов со стороны России. Она предполагает, что имеются в виду земли у дер. Желачки на о. Пириссар и у построенного псковичами в 1464 г. Красного Городка (они были закреплены за Псковом по договорам 1463 и 1474 г.), а также земли в районе основанного в 1478 г. псковского пригорода Вышгорода. В любом случае эти территориальные претензии были достаточно мелкомасштабными.
Городище Красногородок на р. Синей, Псковская область
Конфликт из-за термина «челобитье» был вызван разницей политических культур. Категория челобитья восходит к восточной поведенческой практике и даже в лексическом выражении является калькой с тюркского. Она получает распространение в русской политической культуре с XIV в. и, по А.Л. Хорошкевич, пришла на смену термину «поклон». Челобитье означало обращение с просьбой официального лица, находящегося в подчиненном положении, к более высокой инстанции. Однако к XVI в. произошла девальвация уничижительного значения понятия, в силу которой в русской политической культуре челобитьем стало называться любое обращение к госуда рю, в том числе и иностранных послов.
Так, в русских посольских книгах отправка английской королевой Елизаветой на службу к Ивану IV доктора называется «челобитьем», через которое Лондон продемонстрировал свою дружбу с Москвой. На переговорах с Ф. Писемским в Лондоне в 1582 г. намерение королевы заключить союз в ответ на предложение царя русскими послами было записано следующим образом: «Яз де брату своему, а вашему государю, на его любви челом бью, и в братской любви и в докончанье быти…».
Обращение в 1558-1559 гг. датского короля, вмешавшегося в Ливонскую войну, было названо «бити челом о Ливонской земле». «Челобитьем» именуется и миссия шведского гонца в феврале 1561 г. с известием об отпуске русского посла и просьбой опасной грамоты на больших послов. Раздел Ливонии между Данией и Россией в июле 1562 г. делался «по челобитью» датского короля Фредерика, причем Иван IV «дал землю» датскому королю по его «покорному челобитью». С. Герберштейн так охарактеризовал термин «челобитье», описывая церемониал приема иностранных послов: «Великий господин, граф Леонард бьет челом (frontem percutit; schlecht oder naigt sein hiern), и снова: «[Великий господин] граф Леонард бьет челом на великой твоей милости». Точно так же и о Сигизмунде. Первое значит, что он-де кланяется и выражает почтение, второе — что благодарит за полученную милость. Ибо «бить челом» у них говорится в знак приветствия, благодарности и другого тому подобного. Именно, всякий раз, как кто-нибудь просит чего-либо или приносит благодарности, он обычно наклоняет голову».
Городище Вышгород, Псковская область
Несомненно, что данный термин означал некоторую приниженность контрагента — например, в сеунче в Крым о взятии Полоцка в 1563 г. Грозный гордо говорит, что паны «били челом» нашим боярам, И.Д. Вельскому с товарищи, чтобы царь «из их земли поворотил», и скоро сам король Сигизмунд пришлет «бить челом о своем исправленьи». Бояре ходатайствуют перед Иваном IV, что «недруг твой прислал бить челом и в твоей воле хочет быти», и по их челобитью русский царь повернул войска. То есть в принципе на термин «челобитье» можно было обижаться: он обозначал ходатайство, просьбу, а в дипломатическом этикете того времени считалось, что кто просит первый другого об уступке, тот и находится в более зависимом положении. В то же время нельзя сказать, что это выражение имело какое-то принципиальное значение, из-за которого стоило начинать войны.
В результате русско-ливонских соглашений, достигнутых ко 2 апреля 1503 года, стороны пришли к следующему компромиссу: никто не добился реализации собственных требований, но при этом и не удовлетворил чужие. Была подтверждена граница «по старине». Конфликты с властями и русских в Ливонии, и немцев в России не были урегулированы — предполагалось, что будет созван на р. Нарове съезд представителей сторон «об обидных делах», на котором тяжущиеся и получат справедливый ответ. Понятно, что такая проволочка означала, по сути, волокиту — нужно было иметь очень много свободного времени и денег и быть слишком сильно обиженным, чтобы спустя несколько лет после понесенного ущерба специально приехать на особый съезд и там переживать судебную тяжбу.
Единственное, в чем уступила Ливония — обещала освободить с товарами русских купцов, задержанных в Дерпте. После этого акта Россия обязывалась, в свою очередь, освободить немецких купцов, арестованных в Новгороде. Также стороны обещали обеспечивать свободный проезд послам, ловить рыбу в Чудском озере только у своего берега. Интересен пункт договора, в котором описывается процедура объявления войны: если кто-то решит нарушить перемирие, то он должен отослать противнику перемирные грамоты, и только через месяц после этого начинать боевые действия. В тексте псковско-дерптского договора осталось требование уплаты Дерптской дани, встречающееся в договорах с 1463 г. (при этом в реальности дань никогда не выплачивалась). На этих условиях было заключено перемирие на шесть лет.
Остальные требования сторон в договоры 1503 г. (новгородско-ливонский, псковско-ливонский и псковско-дерптский) не были включены и решения не получили. Тем самым Россия и Ливония вступили в XVI в. без урегулирования серьезных противоречий, которые постепенно накапливались без их разрешения. Путь этот был достаточно опасный в том историческом контексте, в котором он развивался — в контексте ослабления Ливонии и усиления России. Чем слабее был орден и чем сильнее Москва — тем больше был соблазн решить эти противоречия не мирным, договорным, а военным путем. Именно нежеланием и ливонских, и русских дипломатов найти компромисс закладывались корни будущих Балтийских войн.
Замок Венден
Уже в 1505 г. Россия предъявила Ливонии еще одно существенное требование: не заключать ливонско-литовских военно-политических соглашений. Москва, активно развивавшая свое наступление на Великое княжество Литовское (выразившееся в пяти «порубежных» войнах конца XV — первой трети XVI века: 1487-1494, 1500-1503, 1507, 1512-1522, 1534 гг.), хотела гарантировать себе безопасность на северном фланге театра боевых действий. Кроме того, русское командование нуждалось и в Новгороде, и в Пскове как военных базах, и в новгородских детях боярских как значительном контингенте в составе дворянской конницы. Военные конфликты с Ливонией здесь были ни к чему.
Как показала Н.А. Казакова, впервые требование о нейтралитете Ливонии прозвучало в грамотах Ивана III и его сына Василия к императору Максимилиану и его сыну Филиппу от 19 июня 1505 года. Летом 1505 г. в Новгород прибыли ливонские послы. Они просили о возобновлении торговых отношений. Новгородский наместник ответил, что Ливония для этого должна выполнить три условия: 1) внести компенсацию за товары русских купцов, погибшие в ливонских городах во время войны 1501-1503 гг. (то есть спустя два года они еще не были выплачены); 2) провести предусмотренное договором 1503 г. разбирательство «по обидным делам» (значит, спустя два года судебный разбор спорных дел по-прежнему саботировался) и 3) Ливония должна отказаться от союза с польской Короной. Орден категорически отмел все три требования.
В феврале 1507 г. 73 ганзейских города (в том числе ливонские) обратились к Василию III с просьбой о возвращении товаров, конфискованных в 1494 г. при разгоне Ганзейского двора в Новгороде. В ответной грамоте Василий III назвал условием возобновления переговоров с Ливонией и Ганзой расторжение ливонско-литовского военного союза и выплата компенсации по потерям русских купцов.
В 1509 г. истек шестилетний срок русско-ливонского перемирия. В марте в Москве прошли переговоры, и перемирие было продлено на 14 лет, начиная с 25 марта 1509 года. Вновь было заключено три договора: новгородско-ливонский, псковско-ливонский и псковско-дерптский. Важным успехом русской дипломатии было включение в текст новгородско-ливонского соглашения обязательства Ливонии разорвать союз с Великим княжеством Литовским и не заключать его впредь. Договором 1509 г. также подтверждалась ливонско-русская граница «по старине», как в предыдущих договорах.
Поскольку этим пунктом договора убиралась одна из главных проблем русско-ливонских отношений, Россия пошла на возобновление ливонской торговли. В договор были внесены пункты из новгородско-ливонских договоров 1421, 1448, 1481, 1493 гг. о свободе торговли в Ливонии для новгородских купцов, об условиях взимания пошлин с русских негоциантов в ливонских городах, об ограничении возможностей для немцев «колупать воск», об унификации мер и весов в Новгороде и немецких городах и др. Ливонским купцам гарантировался свободный проезд и торговля в Новгородской эемле всеми товарами, кроме соли. Накладывались ограничения также на иностранную торговлю крепкими спиртными напитками в Новгороде.
Новым здесь, как отметила Н.А. Казакова, был запрет на торговлю солью, значение которого «трудно переоценить». Как показала историк, он был связан с общей политикой Российского государства в 1509-1510 гг. в целом запретить импорт соли в связи с развитием собственно российской соледобывающей промышленности. Аналогичный запрет был включен в 1510 г. в русско-ганзейский договор2, поступление соли из Литвы и Швеции на рубеже XV-XVI вв. также было ограничено, а потом и прекращено. И для Ливонии, и для Ганзы это был серьезнейший удар (ходила поговорка, что Ревель построен на соли).
Другим успехом русской стороны в новгородско-ливонском договоре 1509 г. было внесение изменений в юридический статус торговцев за рубежом. Традиционно каждая сторона судила гостей по своим законам. Теперь же местной юрисдикции подлежали только незначительные преступления и гражданские иски до 10 000 рублей. Тяжелые преступления и более крупные гражданские тяжбы теперь должны были рассматриваться совместным русско-ливонским судом, который бы собирался на одном из островов на Нарове. Подтверждалась также неприкосновенность русских церквей в ливонских городах и наказания за повреждения бороды у русских купцов (что рассматривалось как особое оскорбление).
Псковско-ливонский договор 1509 г. сходен. В нем повторяются статьи о сохранении границы «по старине», о разделе районов рыболовства на Чудском озере (здесь была немного ограничена зона рыболовства Ливонии — ей запрещалось рыбачить в Псковском озере и вступать на о. Клитсар). По случаям нарушения границы также учреждался совместный суд на рубеже. Устанавливалась свобода торговли, отменялись для псковичей внутренние ливонские пошлины («колоды»), ливонские власти не имели права назначать цены на псковские товары и даже не могли препятствовать рубке леса псковичами на р. Эмбах. В свою очередь, ливонцам гарантировалась свобода торговли в Пскове всеми товарами, кроме соли и крепких спиртных напитков. Псковские власти не могли устанавливать цены на ливонские товары. «Колупание» воска разрешалось в небольших масштабах, причем «отколупленный» воск немцы должны были вернуть. Зато взимание «весчего» в Пскове для немцев было «по старине». Ливонцы обязывались освободить псковских купцов с товарами, а псковичи — отдать конфискованный товар ливонскому послу.
Замок Нарва
Как справедливо отметила Н.А. Казакова, мы не можем с уверенностью судить, были ли эти статьи новыми — тексты псковско-ливонских договоров за предыдущие годы до нас не дошли. Историк считает, что многие из них были уже в договоре 1474 года. Принципиально новым являлся запрет и для ливонских, и для псковских властей устанавливать цены на товары гостей и ограничивать срок их пребывания. Также важно подчеркнуть, что псковские купцы получили право розничной торговли на иностранной территории и освобождение от части таможенных пошлин — льготы, которые иноземцам обычно не предоставлялись.
Псковско-дерптский договор 1509 г. вводил перемирие на 14 лет, обязывал дерптского епископа платить дань, подтверждал старую псковско-ливонскую границу и вводил правила торговли, сходные с вышеизложенными («чистый путь», отмена «колоды», право розничной торговли, право гостевой торговли, свобода от таможенных сборов). Дерптские купцы получали только право свободного проезда, а в остальном псковские торговцы имели преимущество. Специальными статьями гарантировалась защита русских церквей в Дерпте, вводился совместный суд и т.д.
Почему в 1509 г. Ливония согласилась с таким нарушением своих прав и приняла условия, столь выгодные для России? Н.А. Казакова связывала это с международной обстановкой — в 1508 г. мир с Россией заключило Великое княжество Литовское, в 1508 г. империя порекомендовала Плеттенбергу соблюдать мир с Московией, поскольку она слишком занята итальянскими войнами и не сможет оказать Ливонии никакой помощи в случае военного конфликта. Другой причиной податливости, по всей видимости, было то, что Россия, как показано Н.А. Казаковой, не очень-то дорожила своей балтийской торговлей.
Историк искала ответ на вопрос: почему, вопреки очевидной выгоде, Россия почти на 20 лет с 1494 г. разрывает на Балтике свою торговлю с Ганзой, почему так легко идет на экономические санкции против Ливонии и требует для себя беспрецедентных льгот? Ответ, по ее мнению, кроется в том, что русские купцы легко переключались на торговлю с Данией и Швецией (через Ивангород и Выборг) или сухопутным путем с Великим княжеством Литовским. Потому они не страдали, в отличие от контрагентов, для которых потеря русского рынка была более чувствительной. И Ливония, и Ганза были готовы согласиться на льготы для русских, лишь бы они восстановили в Новгороде ганзейский двор и везли свои товары через ливонские порты.
Правда, стоит подчеркнуть, что позиция различных социальных сил в Ливонии была разной. Договоры 1509 г. были заключены ландесгеррами. А вот ливонские города выступили с протестом против предоставления русским столь больших юридических льгот, в которых горожане усмотрели нарушение собственных прав, дарованных империей. Особенно бюргеров возмущали ограничение местной юрисдикции делами до 10 руб. и запрет на торговлю солью. Поэтому июльский съезд представителей ливонских городов в Вендене принял рецесс не выполнять данных положений договоров до прибытия посольства от Ганзы и согласования с ним всех спорных вопросов. До этого русским купцам разрешалось торговать только в Дерпте и Нарве (а не во всех ливонских городах, как по договору). Н.А. Казакова отмечает, что это решение было бессмысленным: в Дерпте и Нарве к тому времени русско-ливонская торговля восстановилась сама, на основе контрабандных связей, не дожидаясь договоров. Зато теперь по факту выгодные для России условия соглашений 1509 года, которых она давно добивалась, не соблюдались.
В то же время Россия не спешила на практике возобновлять торг на прежних условиях, в 1510 г. все еще требуя вернуть «пограбленные» у русских купцов товары, отпустить пленных, выплатить компенсации погибшим, возвратить и очистить «полаты» и церкви русских негоциантов. Важным требованием было соблюдение церемониала, что именно Ливония должна просить о мире и возобновлении торга — прислать «челобитье». Без выполнения этих условий торгу не быть. Теперь все зависело от русско-ганзейских переговоров, которые и состоялись в 1510 году. Россия требовала запретить ввоз и торговлю солью, ограничить юрисдикцию местных судов делами до 10 рублей, в других случаях должен быть совместный суд, гарантировать неприкосновенность русских церквей и концов в немецких городах (Н.А. Казакова здесь справедливо замечает, что русские концы были только в ливонских городах, но не в германских, и этой статьей Россия намечала проникновение в собственно немецкие города). В случае военного конфликта России с Ливонией, Швецией, Литвой Ганза была обязана соблюдать нейтралитет.
Самое раннее из существующих изображений русского торгового корабля.
Гравюра 1598 г.
Ганза категорически отвергла русские требования как неприемлемые. Однако свою роль сыграла конкуренция. Если Ганза не хочет торговать с Россией, то это будут делать другие. Особая опасность исходила, как неоднократно отмечено исследователями, от банкирского дома Фуггеров. Поэтому уже в 1512 г. Рига, Ревель и Дерпт предложили открыть сепаратный торг только в этих городах, пока продолжаются переговоры с Ганзой. Россия отказала, требуя уступок от всех 73 ганзейских городов.
Казакова считает, что этим предложением Ливония официально сняла запрет русской торговли в Ревеле и Риге. Но так ли это? Из грамоты этого не видно. Свой шаг навстречу сделала и Россия: готовился проект союзного договора со Священной Римской империей (миссия Георга Шнитценпаумера фон Зоннег 1513 г.), и, по Н.А. Казаковой, именно поэтому в Москве было решено уступить.
В 1514 г. в Новгороде был заключен новый ганзейско-новгородский договор. Ганзейцы добились отмены финансового ценза в 10 рублей серебром для юрисдикции ливонских и немецких городов, но все равно по местному праву можно было рассматривать дела только без вынесения смертного приговора (в последнем случае предусматривался совместный суд). Был утвержден беспрепятственный проезд для купцов с обеих сторон, свобода торговли всеми видами товаров (в том числе солью и металлами, которые могут быть использованы для военных нужд), вводилось два вида торговли — по весу (в таких случаях взималась пошлина за вес) и по единицам объема (пошлина за вес не взималась). То есть здесь решение было компромиссное, для иностранных купцов осталась лазейка манипулировать с весом. Ганза брала на себя ответственность за пиратство на море и нападения на русских купцов вблизи своих берегов, а новгородцы — за ограбление «немецких торговых людей… на земле или на воде».
Как справедливо замечает Н.А. Казакова, несомненным свидетельством роста русского торгового мореплавания является введение в договор отмены для русских кораблей «берегового права» — права местных жителей взять себе товары с корабля, потерпевшего кораблекрушение. Теперь разбитый корабль надо было возвращать со всем имуществом, за вычетом 10 % в пользу тех, кто помогал его спасти. Н.А. Казакова правильно указывает, что раньше данное правило для русских было просто неактуальным — до XVI века они мало плавали в Германию на своих судах. Видимо, для 1514 г. проблема потерпевших крушение русских кораблей стала уже насущной, и статья договора свидетельствует, что Россия была вполне «вышедшая к морю» и постепенно осваивалась на морских пространствах.
Крупным конфликтом ознаменовался 1525 год — ивангородский наместник князь В.И. Оболенский писал в Ревель, что ивангородцам, новгородцам и псковичам чинятся немалые притеснения и обиды, им не дают подводы и погреба, сажают в темницы без суда. В источниках есть очень колоритное описание ревельской тюрьмы: «…теснота, господине, такова — друг на друге лежим, а из задка, господине, идет, воняет, от неволи человеку ести, кое з голоду не хотят умереть. А свету, господине, также мало: одно, господине, окъно, и то перебито в две ряд железом, а окно, господине, невелико, а хоромина, господине, посадники ново зделана, ино, господине, дух тяжел, ино с тоски нам пропасть». Ливонцы мешают торговым сделкам, грабят имущество, в том числе на море, по отношению к ним не выполняют договорных обязательств, и даже самого посла, который привез в Ревель эту грамоту с претензиями, «лаяли и каменьем шибали».
По мнению Н.А. Казаковой, в дальнейшем вплоть до 1550 г. содержание русско-ливонских договоров не изменялось (они перезаключались в 1521, 1531 и 1535 годах). Содержание радикально переменилось в договоре 1550-го и особенно 1554 года.
Крепость Ивангород
После 1515 г. начинается быстрое распространение русских купцов по всей Прибалтике, в том числе и в малых городах. Они торговали везде, несмотря на серьезный риск для жизни — бывало, что негоциант с товаром бесследно исчезал на территории Ливонии. Развитие экономических связей было налицо. Вместе с тем, в историографии распространено мнение, что к середине XVI в. Запад стремился «закрыть» Россию для торговли рядом товаров, ввести настоящую «торговую блокаду Московии». И что эта блокада и послужила одной из главных причин будущей Ливонской войны.
Тут надо разделять несколько моментов. Во-первых, торговая идеология Священной Римской империи в принципе не допускала торговли «стратегическими» товарами с варварским миром, к которому даже в XVI в. европейцы все еще относили и Россию. В качестве предостерегающего примера они ссылались на печальный опыт Великого Рима, который продавал оружие варварам — а потом они обратили его против империи.
Во-вторых, запреты на торговлю военными товарами с Россией со стороны Ганзы во многом инициировались Ливонией, которая справедливо полагала, что это оружие может легко обратиться против нее как ближайшего соседа русских. Это четко видно по торговле лошадьми — в Россию запрещался ввоз крупных коней, которые могли быть использованы в армии. Часто выходили и запреты других военных товаров. Так, в 1498 г. ландтаг в Валке запретил продажу русским меди, ландтаг 1499 г. запретил продажу доспехов, пушек, пороха, селитры и даже медных котлов и железной проволоки, которые можно было бы переплавить в предметы вооружения. В 1507 г. Великое княжество Литовское и Ганза приняли совместный запрет на ввоз в Россию цветных и благородных металлов, в 1509 г. — ввоз котлов, олова и проволоки. Упоминания о запретах есть в 1519, 1520, 1529 годах. Русские купцы неоднократно арестовывались с грузами свинца, меди, предметами вооружения — но все равно упорно продолжали попытки их ввезти.
Перечень этих запретов можно значительно расширить, но необходимо сказать, что они выполнялись с трудом. Слишком велико было противоречие данной идеологемы с коммерческими интересами как крупного прибалтийского купечества (и русского, и ливонского, да и заморского ганзейского), так и — и это, наверное, главное — с устремлениями пограничных контрабандистов. А ими были почти все пограничные жители с обеих сторон. Торговля оружием не прекращалась даже в годы русской войны в Прибалтике во второй поовине XVI века. Поэтому к данным запретам надо относиться как к выражению определенной идеологической позиции, но помнить, что экономическая реальность была иной.
Запрет на пропуск специалистов, особенно военных, диктовался простым соображением, что сегодня этот гость из Европы пересечет русско-ливонскую границу, а завтра он окажется наемником русского государя и пересечет границу в обратную сторону, но уже с недобрыми намерениями. Одним из первых корсаров на русской службе, видимо, был некий Севрин Нарбин, в 1527 г. прибывший в Ивангород с собственной яхтой, несущей артиллерийское вооружение, и отрядом вооруженных наемников. На Балтике у него была репутация пирата, специализирующегося как раз по охоте на ганзейские суда. Ливонцы пытались не пустить его на Русь.
Тема «блокады Московии» породила в историографии мнение, что поводом к нападению на Ливонию выступала нужда России в «цивилизаторе», которую она готова удовлетворить даже военным путем. Наиболее оригинальна здесь точка зрения С.Ф. Платонова, который писал, что особую роль в притоке с Запада на Русь культурных людей сыграла Ливонская война, а именно — массовые переселения пленных немцев в глубь России. В Поволжье «литва и немцы» обжились и обратно уже не стремились.
Таким образом, Грозному приписывается весьма оригинальный подход: я тебя пленил, поработил и сослал в земли незнаемые, а ты меня теперь цивилизуй! Впрочем, эта концепция была поддержана и западными историками, в частности В. Урбаном, который вообще считал захват ливонского населения одной из главных целей Ивана IV в войну: царь хотел таким образом заполучить для России как можно больше специалистов-цивилизаторов.
Происхождение данной идеи связано с бытовавшей в Европе в первой четверти XVI в. убежденности в готовности и, главное, желании России приобщиться к духовным и культурным ценностям Запада. Эта убежденность основывалась на действительно довольно широких культурных контактах, охотном приглашении в Россию европейских специалистов. В Европе ходили слухи, будто бы Иван IV ищет покровительства императора в обмен на право приглашать германские войска в Московию. В связи с этим якобы уже начался набор ремесленников и мастеров разных специальностей. В Пруссии даже были убеждены, что если император откажет пропустить нанятых людей, они прорвутся в Россию силой.
Обычно в доказательство существования «блокады Московии» историки ссылаются на два комплекса документов, связанных с так называемыми делами Ганса Шлитте 1547 г. и Фейта Зенга 1582 г. Документы о миссии Шлитте хранились в Ватиканском архиве, а Зенга — в Венском.
Первый персонаж получил в историографии большую известность. По С.Ф. Платонову, «благодаря интригам Шлитте пред Европой впервые конкретно стал вопрос о "русской опасности" и о необходимости вести в отношении Московии политику изоляции и репрессий». Краткая история этого авантюриста такова. 21 июня 1546 г. немец из г. Гослара Ганс Шлитте выехал в Россию. Он решил использовать конъюнктуру момента и выехал ко двору Ивана IV с рекомендацией прусского герцога Альбрехта.
Иван IV.
Немецкая гравюра XVI в.
В 1547 г. Шлитте вернулся в Европу и там объявил себя эмиссаром Ивана Грозного, которому поручено вербовать в Европе специалистов в области техники, медицины и культуры. Госларец, по словам И.И. Полосина, начал свою миссию «с необычайной смелостью и блеском». Он явился на заседание Аугсбургского рейхстага, добился аудиенции у императора Карла V и предъявил ему верительную грамоту Ивана IV. Согласно этому документу, царь хотел нанять людей, «с помощью которых он мог просветить и украсить свою страну». 31 января 1548 г. он получил императорскую грамоту на свободный набор мастеров и ученых и вывоз их в Россию. Текст содержал лишь одно ограничение: недопущение попадания этих специалистов через Московию в Турцию или Татарию.
Шлитте набрал 123 человек однако по просьбе ливонцев их задержали в Любеке, а вскоре и арестовали их предводителя. Пока «эмиссар Ивана Грозного» сидел в тюрьме, собранные им люди разбежались. Через два года из заточения бежал и сам Шлитте. Он теперь отправился во Францию, пообещав аугбсургскому бюргеру Георгу Гогенауеру огромные барыши, если тот поможет Шлитте в его поездках. Гогенауер дал денег, госларец добрался до Парижа, где обратился к маркграфу Альбрехту.
Альбрехт представил авантюриста королю Генриху II, перед которым Шлитте предстал исполнителем тайного, но очень важного поручения русского царя. В ходе выполнения своей миссии он пострадал от империи и теперь просит охранных грамот для возвращения в Московию ради завершения выполнения задания. Эти грамоты он получил. Они датируются июлем 1555 г. и выданы для проезда «любезному Жану де Шелетту, послу князя Московского» через владения Турции и Татарию «и оттуда ко двору его господина для доклада о некоторых важных делах по вверенному ему поручению, в частности, об обидах, притеснениях и оскорблениях, полученных им от императора». Шлитте также приобрел послание от Генриха к Ивану Васильевичу с заверениями в дружбе, готовности к союзу, обмену послами и т.д.
Однако денег опять не было, и Шлитте продолжал завязывать знакомства с людьми с богатым воображением и просить у них денег для исполнения миссии, способной перевернуть мир. В 1555 г. Шлитте выехал из Франции в Италию вместе с Гогенауером и неким Гансом Фоглером из Цюриха. В Ферраре они встретились с Фейтом Зенгом из Нюрнберга. Они показали потрясенному бюргеру кучу писем венценосных особ, и Зенг ссудил их деньгами на проезд. Как он сам пишет, «к моему великому несчастью я вступил в деловые отношения со… Шлитте и Фоглером». Компаньоны поссорились, Фоглер собрался донести на госларца, что он строит козни против империи и чуть ли не турецкий агент, и Шлитте сбежал.
Зенг не сразу осознал, что его обманули и возврата ссуды ему не видать. Надеясь получить долг обратно, он в 1557 г. добрался до Кенигсберга, где ему сообщили, что Шлитте укрылся в России. Нюрнбержец даже доехал до Невеля на русской границе, но его спутники испугались Московии, и Зенг вернулся в Кенигсберг. Его тяжба тянулась долго, он жаловался разным должностным лицам, до 1564 г. дело передавалось по инстанциям и затем заглохло.
В 1570 г. неугомонный заимодавец все же добрался до Московии и в Александровой Слободе вручил «дело должника Шлитте» дьяку Андрею Щелкалову. Несмотря на все ожидания, ничего не сдвинулось. Зенг пытался добиться возврата денег, посетив Россию в 1573 г., обращаясь к имперским послам в 1575 и 1576 гг., но они решали дела поважнее, чем отдача долга почти 30-летней давности. Отчаявшийся немец попытался придать своим обвинениям политический характер: он пытался подать донос, что Шлитте хочет наладить союз России, Франции и Турции и расстроить отношения империи и России. Это не помогло: Зенг влез в новые долги и даже оказался в тюрьме.
В последующем история миссии Шлитте получала трактовку в зависимости от политической конъюнктуры момента. Уже в конце XVII в. она была дополнена сообщением, что несколько спутников Шлитте все уже пробрались в Россию и служили русскому царю — что вполне соответствует атмосфере Великого посольства Петра I. В русской имперской историографии XIX в., для которой мысль об отсталости России и необходимости вызова иностранных специалистов была болезненной, к «эмиссару Ивана Грозного» относились скорее скептически. Его считали авантюристом и самозванцем, преследовавшим свои собственные цели. Например, С.М. Соловьев сомневался в честности намерений Шлитте на основе того факта, что немец зачем-то, кроме специалистов, вербовал в состав своего отряда и западных священников, уж точно не востребованных в России.
Карта Московии Энтони Дженкинсона, 1562 г.
Однако в позднеимперской и ранней советской историографии, в которой после Первой и Второй мировых войн формировался образ вековечного немецкого врага России, фигура Шлитте приобрела все черты русского национального героя. Он выступал борцом с блокадой Русского государства, которую ввела Ливония с целью «совсем разобщить Москву с Западом». Сталинские историки называли его «хорошо замаскированным, способным, смелым агентом».
Однако предложения, которые якобы делал Шлитте императору, подозрительно похожи на отражение политических ожиданий, которые с конца XV в. бытовали в Ватикане и Венском дворе в отношении России. «Эмиссар» сообщал, будто бы Иван IV предложил имперскому правительству в обмен на право проезда набранных специалистов в пределы России ссуду на 10 лет: 74 бочки золота и на пять лет 30 000 конников для войны с Турцией. Кроме того, московский государь якобы обещает заключить мир со всеми христианскими государями и просит дать ему титул «императора всея Руси (aller Reussen)». Данные предложения находятся в полном противоречии с реалиями русской политики в отношении Священной Римской империи, зато полностью соответствуют инициативам, которые выдвигали германские дипломаты к России, начиная с миссии Николая Поппеля 1486 г. Шлитте сказал всего-навсего то, что от него хотели услышать, а вовсе не передал обращение русского царя…
Очень примечательно связанное с именем Шлитте поддельное письмо Ивана IV, адресованное императору Карлу V и датируемое 1548 г. В послании от имени Грозного говорится, что хорошие отношения с императорами, которые являются «братьями» русских государей, установились с Василия III и их цель — достижение союза против турок. В мире есть две могущественные империи — Священная Римская и Русская. Вместе они могут «низвести турок на уровень земли». Россия надеется на приезд западных ученых, которые могли бы просветить народ и добиться единения с западной церковью. Эти люди также принесут в Россию «учреждения права и городской жизни», помогут построить церкви и молельни.
Иван IV просит направить в Московию оружейников, мастеров, изготовляющих доспехи и т.д. Императора предупреждают против врагов, которые хотели бы расстроить союз России и империи и слияние церквей, «как будто мы не христиане». Далее разъясняются особенности веры в Московии, доказывается ее принадлежность к христианству и декларируется готовность к религиозной унии с империей. Подчеркивается, что русские сами выступали христианскими миссионерами по отношению к варварским народам — перми, башкирам, черемисам, югре, кореле, «которые не поклонялись ничему другому, как солнцу, луне и звездам; с Божьей помощью они были завоеваны и обращены в христианскую веру». Благочестие России подчеркивает то, что она — враг мусульман-татар.
Иван IV описывает, что он правит огромной страной (600 немецких миль в ширину и длину) и «ежедневно сами вместе с герцогом Георгом, нашим возлюбленнейшим братом и 24 князьями, которые сидят в совете… посещаем церковь и слушаем проповедь, по утрам месса, вечером служба и в полночь всенощная». Царь утверждает, что «В нашем княжестве бесчисленное количество церквей… в Новгороде больше, чем дней в году».
Однако дальше содержание послания показывает, что миссия Шлитте преследовала прежде всего цели личной коммерции. Иван IV якобы выдвигает ходатайство в получении векселя Фуггерами из Аугсбурга, через которых и будут переданы московские деньги для борьбы с турками. «Долг империи немецкой нации» будет растянут на 20 лет, а хождение ссуженных денег будет контролировать «наш посол», т.е. податель письма — Шлитте. Для его охраны империя должна выделить 500 человек, чтобы враги не сделали ему худого и не сорвали грандиозный замысел союза двух держав.
На деньги и проценты с них можно будет содержать 30 000 московской конницы, которые придут в империю и будут пять лет завоевывать для нее земли. Их ратный труд гораздо дешевле немецких наемников. Главная цель — изгнать турок и идти походом на Константинополь. Русский царь поможет империи из идейных соображений, поскольку в стране, которой владеет Иван IV, в древности проживали предки германцев, «поэтому еще по сей день города, замки, реки, горы и деревья носят немецкие имена». На русских в борьбе с турками вся надежда, потому что «греческая вера» не дала столь далеко продвинуться османам, как католическая в Европе. Другим потенциальным перспективным союзником для империи выступают армяне.
Автор грамоты не стал обходить щекотливый вопрос о враждебных отношениях России с Ливонией, Польшей, Литвой. Императору предлагалось выступить высшим судьей в этих конфликтах, причем Иван IV готов предоставить в «заложники мира» «до 25 молодых господ наших князей» и даже сам готов явиться на суд императора в город, какой ему укажут.
В конце письма перечислялись богатейшие подарки, которые посылаются от Ивана IV к венскому двору, и приводятся извинения, что «письмо написано не в столь изящном стиле, как в вашем государстве установлено, но на то есть причина — таких высокообразованных людей у нас нет, как у вас в государственной немецкой канцелярии».
Перед нами — немецкий публицистический памятник, составление которого связано с «промосковскими» идеологами Священной Римской империи, чье мировоззрение в образном виде очень точно охарактеризовано Р.Ю. Виппером: «Интересно наблюдать, как в Германии мечтают опереться на Москву, использовать ее грубую физическую силу и подправиться, омолодиться за ее счет: как в то же время отдельные члены распадающейся империи бояться неведомой, таинственной восточной громады». Подобный документ не мог возникнуть в русских посольских службах. И уж тем более вряд ли Ивана Грозного заботили финансовые дела аусбургских Фуггеров.
Поэтому определение Шлитте как тайного эмиссара Ивана Грозного вряд ли правильно. Кампания по вербовке специалистов в Европе велась совершенно открыто, была инициирована не Москвой, а самим госларцем, предложившим свои услуги. Поэтому можно ли, в сущности, ссылаясь только на миссию Шлитте, говорить о попытке России в 1547 г. нанять целую группу иностранных специалистов и на основе провала этой акции делать далеко идущий вывод о глобальной блокаде Русского государства? Памятники, связываемые с историей «агента русского царя», не могут подтверждать тезис о блокаде Западом Московии, зато очень рельефно высвечивают идеологические тенденции, существовавшие в германской Европе относительно России накануне и в годы Ливонской войны.
Тем не менее запрет на торговлю с Россией стратегическими товарами существовал — Ливония и Ганза декларировали такие ограничения в 1549, 1550, 1554 гг., то есть накануне войны. Пункт о недопущении торговли с русскими стратегическими товарами был включен также в литовско-ливонский Позвольский мир 1557 г. Вопрос, насколько эти запреты соблюдались на практике, остается открытым.
автор статьи А.И. Филюшкин
книга серии «Ратное дело» (2017)
КОММЕНТАРИИ
1
Н.А. Казакова показала, что здесь речь идет о казни за уголовные преступления двух русских в Ревеле в 1494 году. По приговору местного суда один был сожжен, другой — заживо сварен в котле. Суть претензий русской стороны была в требовании судебного иммунитета в Ревеле для русских купцов: по ее мнению, ревельский суд был не вправе выносить такие приговоры, поэтому преступники на самом деле являются жертвами ливонского произвола. Тем самым Россия требовала фактически неподсудности русских на территории Ливонии, что противоречило и существующим договорам, и международной практике.
2
Запрет был отменен по русско-ганзейскому договору 1514 года.
"Война коадъюторов"
и борьба за Прибалтику в 1550-е годы
