Как в 1551 году чуть не началась Ливонская война, и как в 1554 году она стала неизбежной

  Россия и Ливония оказались на грани войны в 1550 г., когда Москва поставила условием продления перемирия «исправление» ливонцев в их «прегрешениях» в течение года, иначе — война. Впервые о войне применительно к Ливонии в 1550-е гг. говорится в письме рижского архиепископа Вильгельма прусскому герцогу Альбрехту от 9 декабря 1551 г. В нем сообщается, что один слуга магистра был послан в Москву к Ивану IV, вызвал недовольство царя «невежливым» обращением, недостаточно почтительным отношением к титулу (царь требовал, чтобы его именовали «непобедимым» — uniiberwindlicher Kaiser). Царь также был раздражен запретом на пропуск из Ливонии вооружения (Kriegsriistung). Упоминаются и неудачные переговоры 1550 г., на которых якобы обидели русских послов. В итоге Иван IV будто бы хочет получить из Казанского ханства 80 000 татар, разместить их в Новгороде и Пскове и готовиться к нападению на Ливонию. В 1551 г. ливонцы были крайне обеспокоены стягиванием московских войск у своей восточной границы. Так, в декабре 1551 г. архиепископ Вильгельм писал прусскому герцогу Альбрехту, что Иван Грозный хочет поселить в Новгороде и Пскове 80 000 татар для военной угрозы Ливонии. В другом источнике говорится, что в 1551 г. у ливонской границы было сосредоточено 100 000 московитов и 18 000 татар.

Замок Венден
Граница двух миров — река Нарова между Нарвой и Ивангородом.
Фото А.И. Филюшкина

  Данное сообщение несет важную информацию — во-первых, оно говорит о том, что в 1551 г., ввиду истечения годичного ультиматума, предъявленного Россией Ливонии после неудачных переговоров 1550 г. (ультиматума, судя по всему, порожденного эмоциями от плохого обращения с русским посольством), магистр таки посылал в Москву гонца и пытался если не уладить конфликт, то, по крайней мере, понять, стоит ли ждать русского нападения в 1551-1552 гг. В русских источниках эти переговоры не упоминаются — видимо, они носили конфиденциальный характер. Для подобных заданий использовались малоизвестные посредники — так, летом в 1552 г. мирные предложения от имени магистра в Москву возила миссия еврея Симона, также неизвестная по русским документам.

  Не знаю, насколько в Ливонии понимали фантастичность рассказа про 80 000 завербованных казанских татар (все казанское войско в лучшие времена немногим превышало 30 000, да и с Казанью в 1551 г. русские воевали, а не дружили), но примечательно, ради чего архиепископ Вильгельм заводит этот разговор: в очередной раз муссирует свою любимую тему о полезности союза с Польшей. Он говорит о введении новых налогов и тут же сетует, что им будет сопротивляться дворянство. Но ведь для защиты родной земли от «русской угрозы» можно и потерпеть? И, главное, Вильгельм, будучи архиепископом Риги, враждовал с орденом. Орден в письме прелата — главный виновник конфликта с Россией. Именно орденские чиновники обижали и унижали русское посольство и разозлили Ивана IV. Орден виноват в грядущих бедствиях Ливонии! А сам Вильгельм — радетель за интересы всей земли…

  Ливонские политики вскоре разобрались, кто с кем воевал в Казани, но это мало что изменило: сразу же возникло стойкое убеждение, что Иван IV после Казани будет завоевывать Ливонию, это его следующая цель. Перспективы грядущей войны с Россией рассматривались в меморандуме неизвестного автора о положении Ливонии 1552 г. Согласно анонимной записке, в 1552 г. адресованной прусскому герцогу Альбрехту, в начале 1550-х гг. Иван IV предъявлял к Ливонии следующие претензии: 1) блокада различными способами деятельности русских купцов в Ливонии; 2) высокие пошлины на экспорт и импорт русских товаров; 3) запрет на поставку товаров военного предназначения: пушек, брони (лат), панцирей, свинца, меди, железа и стали, который затрудняет реализацию военных планов царя; 4) аресты товаров русских купцов, за которые царь требует возмещения в 60 000 талеров; 5) употребление подобающего титула русского царя вместо «великий князь московский».

  Согласно ливонским документам, русское вторжение не состоялось только из-за того, что в Гарриене и Вирланде свирепствовала чума и зима выдалась с неустойчивой погодой. Поэтому Иван Грозный якобы и продлил перемирие до 29 сентября 1552 года. Ливонцы же понимали, что империя далеко и на помощь не придет, а с ближайшим европейским соседом — Великим княжеством Литовским — нет соответствующего договора. Поэтому, по утверждению автора анонимной записки, орден стал искать контакты с Вильно. Но Литва хотела вернуть ливонско-литовскую границу на так называемую «линию Радзивилла» 1473 года, что вызвало резкую неприязнь ливонской аристократии к руководству ордена: никто не хотел отдавать Литве захваченные земли в обмен на военный союз. Возникли пограничные конфликты, причинившие ущерб обеим сторонам. Высказывались также планы найма в Германии кнехтов и использование их против Московии. Пруссии же Ливония доверяла мало и на ее помощь особо не рассчитывала.

  И магистр, и архиепископ с нетерпением ожидали возвращения ливонского посла (Ганса Анрепа?), который был в 1551 г. в Москве при великокняжеском дворе, а также по пути встречался с наместником Пскова и передавал послание от магистра и Дерптского епископа в Великий Новгород. Посол привез известия о подготовке Московии к войне с Ливонией. Убеждение в грядущем нападении России на Ливонию зижделось на том, что Москва закончит 33-летнюю войну с Казанским ханством, заключит мир и союз с ногаями и после его покорения освободит силы для наступления в Прибалтике. Наступление, по донесению посла, планировалось по трем направлениям: на Дюнабург, из Новгорода — на Нарву, из Пскова — на Нейгауз и Дерпт (по другой версии — из Новгорода по двум направлениям — на Нарву и на Дерпт с Нейгаузом и из Пскова — на Дюнабург).

  В апреле 1552 г. магистром была получена грамота от Ивана IV. Царь возмущался неподобающим написанием его титула в документах ливонского посольства Ганса Анрепа. Посол должен был прибыть в Москву до 28 октября, для чего ему была прислана опасная грамота. Однако в ноябре 1552 г. ливонский магистр получил от псковского наместника отказ пропустить посла на Русь. Ливонцы объясняли это эпидемией чумы, бушевавшей на Новгородчине.

  Еще Х. Круус обратил внимание, что прибалтийские немцы в XVI в. ошибочно отождествили военные приготовления России против Швеции в преддверии русско-шведской войны 1555-57 гг. с подготовкой вторжения в Ливонию после переговоров в 1554 году. Данная фобия была традиционной: Н.А. Казакова показала, что в 1494 г. подготовку к русско-шведской войне (началась в 1495 г.) Ливония также отнесла на свой счет, усмотрев в ней намерения России напасть на орден.

  Ливонцы писали, что Иван IV — такой же враг христанского мира (в лице Ливонии), как и турецкий султан. Он выдвигает к Ливонии следующие претензии: 1) перекрывание всех путей для русской торговли; 2) высокие экспортные пошлины для русских товаров; 3) препятствование ввозу в Россию военных товаров и пропуску военных и технических специалистов, желающих наняться на русскую службу; 4) конфискация товаров у русских купцов, за что следует выплатить компенсацию в 60 000 талеров; 5) умаление титула русского царя всея Руси, именование его всего лишь «великим князем московским».

Орденский замок в Вентспилсе (Виндаве)
Орденский замок в Вентспилсе (Виндаве), Латвия

  Все вышеприведенные документы содержат в большей степени фобии ливонцев, чем действительные планы России. Данный перечень не совпадает с реальными претензиями, которые Москва предъявила Ливонии в 1550 г. Чтобы понять суть намечавшегося конфликта, надо рассмотреть особенности русско-ливонских отношений в 1550-е гг. Их спецификой было то, что после присоединения к Москве Новгорода Великого и Пскова по-прежнему заключались три отдельных соглашения: Новгорода с Ливонским орденом (магистром), Пскова с Ливонским орденом (магистром) и Пскова с Дерптским епископством. При этом переговоры велись как наместниками Новгорода и Пскова, так и московскими посольскими службами и в любом случае утверждались великим князем и государем всея Руси.

  Тем самым получалось, что ливонская сторона договаривается как бы не со всем Российским государством, а только с наместниками двух его окраинных провинций и только через посредничество этих провинций выходит на центральную власть. Хотя в реальности, конечно, за договором стояла воля московского государя, и все стороны это прекрасно понимали. Но Москве было выгодно сохранять новгородско-псковско-ливонский формат переговоров. Зачем? В основе лежало непризнание великими князьями равными себе ливонского магистра, рижского и тем более дерптского архиепископов. Переговоры между государями предполагали их более или менее равный статус, что в данную эпоху определялось через понятия «братство» или, в более приниженном случае — «суседство». «Братьями» русского государя считались крымские ханы (Гиреи), короли Польши (Ягеллоны), императоры Священной Римской империи (Габсбурги), турецкие султаны, английские и французские монархи. В случае прихода к власти в этих странах сомнительных правителей, вроде избранного «не Божьим соизволением, а мятежным человеческим хотением» польского короля Стефана Батория, они из «братьев» превращались в «соседей».

  Ливония считалась младшей ветвью Немецкого ордена (более известного как Тевтонский орден). Тевтонского великого магистра Василий III называл «высокий магистр Прусский», но ни о каком «братстве» речи не было. Глава Немецкого ордена, по сравнению с великим князем и государем всея Руси, в глазах и Василия III, и Ивана IV несомненно стоял на куда более низкой ступени в иерархии правителей Европы. А уж ливонский магистр, формально подчинявшийся великому магистру — и подавно. Их расценивали как «князей», правителей отдельной территории, по статусу близких к русским удельным князьям. Общаться с таким мелким правителем на равных означало бы допустить «поруху» государевой чести. А вот новгородский наместник для него в самый раз, примерно равен по статусу, как правитель отдельной земли, поставленный более значимым государем. Впрочем, на наш взгляд, не стоит видеть в сохранении новгородско-псковского формата переговоров какой-то особо злой умысел русской стороны. В средневековой дипломатии многое зависело от традиции.

  В этом плане договоры 1550-х гг. как раз и были переменой существующей системы отношений, поскольку в их оформление властно вмешалось центральное правительство России. В договоре 1535 г. сказано, что он заключен «По Божьей воле и по великого государя велению…», но далее следует в своей основе традиционный текст новгородско-псковско-ливонских соглашений. В договоре же 1550 г. говорится о резком обострении отношений, инициатором которого выступает именно Москва: «…благоверный царь и великий князь Иван Васильевичь всея Русии положил был гнев на честнаго князя Вифленского, и на арцыбископа, и на всю их державу за порубежные дела, и за гостей новгородских и псковских бесчестья и за обиды, и за торговые неизправления, и что из Литвы и из заморья людей служилых, и всяких мастеров не пропущали, и за то не велел был наместником своих отчин Великого Новагорода и Пскова дати перемирья».

  Остальной текст договоров 1550 г. близок к договору 1535 г. и восходит к более ранним соглашениям. То есть новизна проявилась именно в самой угрозе войны «за неисправление», внесенном в договор. Причины названы две: пограничные конфликты (порубежные дела) и блокада Русского государства, непропуск в Россию европейских военных и технических специалистов. В договоре Пскова с дерптским епископом 1550 г. этот перечень чуть более подробен: «…за порубежные дела и за гостей новгородцких и псковских безчестья, и за обиды, и за торговые неисправлениа, и за дань, и за старые залоги, и что изъ Литвы и из заморья людей служилых и всяких мастеров не пропущали…».

  То есть тут акцент делается на обидах, нанесенных новгородским и псковским купцам и на неплатеже «дани и старых залогов». Надо подчеркнуть, что все эти проблемы были традиционными для русско-ливонских конфликтов второй половины XV — первой половины XVI в. И пограничные споры, и притеснения купцов, и непропуск мастеров и стратегических товаров — все это были «факторами раздражения» в русско-ливонских отношениях еще со времен Новгородской и Псковской республики.

  И даже упоминание некоей дани и «старых залогов», под которой, несомненно, имеется в виду знаменитая Юрьевская дань, тоже было ритуальной традицией. Об истории этой дани написано немало, но нельзя сказать, что в данном вопросе достигнута полная ясность. Выдвигаемые еще средневековыми хронистами экзотические версии о «медовом сборе» (неких русских пчельниках на ливонской территории) и тому подобные надлежит признать несостоятельными. Вероятнее всего, наиболее правильны версии, выводящие происхождение этого платежа из древней дани, взимаемой Псковом с латышей Толовы в XIII веке. Так или иначе, несомненны два факта: что дань была изначально связана с областью Дерптского епископства и что она много лет не собиралась. Она фигурировала во всех известных псковско-дерптских договорах с 1463 г., но ливонцы ее никогда не платили, а русские не настаивали. Упоминание дани в договоре 1550 г. само по себе было лишь данью обычаю. На «исправление» по договору 1550 г. ливонцам отводился год.

  Зачем Россия в 1550 г. выступила с подобным демаршем? Почему она грозила войной? Чего, собственно, добивалась Москва? Предположить наличие у дипломатов Ивана Грозного уже в 1550 г. далеко идущих планов аннексии Ливонии мешает полное отсутствие каких-либо свидетельств на сей счет. Не существует абсолютно никаких источников за 1550-е гг., которые могли бы пролить свет на «кухню» работы российской посольской службы. Гипотетически такие планы могли быть: первым шагом в их реализации, возможно, являлся договор 1550 г., содержавший заведомо невыпонимое требование за год «исправиться во всех делех» и полностью соответствовавший традициям предшествующих новгородско-псковско-ливонских пограничных войн. Но реализации этих планов помешала начавшаяся в 1551 г. крупномасштабная Казанская кампания. О Ливонии было настолько забыто, что когда по истечении указанного года ни магистр, ни епископ не прислали послов и не доказали своего «исправления», на это просто не обратили внимания. Никого даже не смутило, что по истечении годичного перемирия без его продления стороны юридически в 1552-1554 гг. оказались в состоянии войны. Царь брал Казань, решалась историческая судьба его царствования, до ничтожной Ливонии ли тут… Э. Тиберг очень точно заметил, что русская активность в отношении Ливонии в 1550 г. «не гармонировала» с борьбой на татарском направлении.

  Между тем, отрицать возможность существования в 1550 г. у Москвы планов какой-то военной акции против Ливонии тоже полностью нельзя. Э. Тиберг обратил внимание, что в 1550 г., также как и в 1557 г., накануне русского вторжения 1558 г., царь Иван Грозный издал запрет русским купцам ездить в Ливонию. Это косвенно может свидетельствовать о каких-то военных приготовлениях.

Переговоры о ливонской дани 1554 г.  Переговоры о ливонской дани 1554 г.
Миниатюра Лицевого летописного свода

  Далее в русско-ливонских отношениях возникает некий правовой вакуум. Ни Ливония, ни Россия продлять истекшее в 1551 г. годичное перемирие не спешили, но и реальную войну не начинали. Для России это годы покорения Казанского ханства, и ей было явно не до Ливонии. Переговоры с Россией возобновились только в 1554 г. Главным и печально известным событием на них была внезапная для Ливонии актуализация требования юрьевской дани. Остальные пункты договора 1554 г., как подчеркнул И.П. Шаскольский, практически повторяют соответствующие положения договора 1550 г.

  В историографии принято мнение, что для России в 1554 г. был важен сам факт платежа дани: кто платит, тот является подданным, и если бы Ливония заплатила дань — то тем самым она бы признала свою политическую зависимость от России, а царя Ивана Грозного — своим сюзереном. Впрочем, данная трактовка не исключает и вымогательский характер действий Московии — в 1554 г. по отношению к Ливонии она вела себя как государство-рэкетир, под угрозой насилия вымогающий деньги. При этом не стоит видеть в требовании дани исключительно предлог для агрессии — неизвестно, состоялась бы война, если бы Ливония заплатила требуемую сумму. Нам представляется, что в 1554 г. на первом плане у России были еще финансовые и дипломатические интересы, военный сценарий всерьез не планировался.

  Во всяком случае, содержание переговоров 1554 года говорит о том, что они были рассчитаны на какой-то период действия. Ничто в них не указывает на то, что целью России было исключительно найти casus belli. Москва выстраивала новую архитектуру отношений в Прибалтике, где Ливония выступала как зависимое государство, эксплуатируемое как прямым (сбор дани), так и косвенным образом (использование ливонской торговой инфраструктуры для коммерческих связей России и Европы). Именно это было в 1550-е гг. целью Ивана Грозного, а вовсе не поиск повода для военного вторжения. Если бы Ливония в 1554 г. уступила России (как в 1557 г. она склонится перед требованиями Польши), то, возможно, война за раздел Ливонии отодвинулась бы на неопределенный срок.

  Ливонские послы на переговорах 1554 г. пытались дезавуировать требование платежа дани, но русские дипломаты, Алексей Адашев и Иван Висковатый объяснили, что в случае отказа царь «сам пойдет за данью», то есть начнет войну. Делать было нечего, и обязательство выплаты всех сумм до 1557 г. было включено в новгородско-ливонский договор (до этого с 1463 г. оно фигурировало только в псковско-дерптских договорах).

  И вот здесь начинается интрига. Почему Ливония, взяв на себя обязательство в течение трех лет собрать и выплатить дань России, отнеслась к этому требованию столь беспечно? В роковом 1557 г. дань не была собрана. Ответ, видимо, содержится в том, что Россия и Ливония по-разному понимали (или делали вид, что понимают) заключенные соглашения. Как показали Э. Тиберг и В.Е. Попов, имело место некое лингвистическое недоразумение, допущенное случайно или сознательно. Переводы текстов договоров были выполнены разными переводчиками: псковско-дерптский — Гансом Фогтом, новгородский — Мельхиором Гротхузеном. Оба они перевели русское выражение «сыскати дань» (то есть «востребовать ее сбор, выплату») как: «исследовать вопрос о дани»: denselbigen Zinss undersuchunge thun и den Tinss undersocken соответственно.

  Теперь игра слов в новгородском договоре меняла его смысл до неузнаваемости. Согласно немецкому тексту, предполагалось, что дерптский епископ исследует поднятый русскими вопрос о дани и в третий год перемирия отошлет результаты своего расследования в Москву. Если же он этого не сделает, то следствие должна будет провести вся Ливония. А в русском тексте договора стояло, что ливонцы обязуются собрать и через три года выплатить дань, а в случае неисполнения этого условия русский царь сам пойдет собирать дань! Откровенная угроза объявления войны превратились под пером переводчика Мельхиора в миролюбивое пожелание царя самому принять участие в разысканиях через своих послов… (sine sacke suluest undersocken mith beschickinge syner baden).

  Перед нами ошибка переводчика или умысел участников переговоров? Для средневековых договоров вообще-то характерна подобная терминологическая двусмысленность. Дипломаты больше всего боялись навлечь на себя гнев пославших их монархов, поэтому нередки случаи, когда каждая сторона писала в своем варианте договора то, что велел монарх. Разница текстов договоров устраивала всех. Русские дипломаты Адашев и Висковатый отчитались перед царем Иваном Грозным, что дело сделано, Ливония обещала заплатить. Ливонские послы по возвращении могли заявить, что они отвергли страшные и необоснованные претензии «московского варвара» и согласились только на «расследование» вопроса о дани. В любом случае это было на руку обеим сторонам, и 24 июня 1554 г. в Новгороде они скрепили договоры печатями.

  В Ливонии, несомненно, понимали, что послы слукавили и что ситуация складывается не столь замечательно, как хотелось бы побывавшим в Москве дипломатам. Переписка орденского магистра Генриха фон Галена, рижского архиепископа Вильгельма с их адресатами в Ливонии и Европе свидетельствует, как показал М. Маазинг, что среди лансгерров были страх перед «русской угрозой», опасение, что неплатеж дани может привести к войне. Магистр обвинял дипломатов в превышении полномочий. Но дни шли за днями, ничего страшного не происходило, и победило традиционное для Ливонии довольно легкомысленное отношение к договорам с Россией.

  Даже когда в 1555 г. новгородский посланник Келарь Терпигорев прибыл в Дерпт для подтверждения соглашения, ливонские политики утвердили договор, но с «протестацией». Под ней понималось право оспорить договор в камерном суде Священной Римской империи. Сразу же обнажилась пропасть между юридической культурой европейски образованных ливонцев и дипломата московского царя. Терпигорев понятия не имел, что такое «протестация». Когда же ему объяснили, с трудом скрывая ликование («уж императорто поставит московитов в границы!»), он равнодушно ответил: «А какое моему государю дело до императора?».

Домский собор в Риге
Домский собор в Риге

  Заключительное поведение Келаря Терпигорева в изображении ливонского хрониста Бальтазара Рюссова весьма символично: он кладет грамоту, в которой подтверждается обязательство ливонцев платить дань, себе за пазуху, и объясняет присутствующим смысл своих действий: «Ведь это маленькое дитя, которое нужно холить и кормить белым хлебом и сладким молоком. Когда же ребенок подрастет, то наверное заговорит и принесет большую пользу нашему великому князю». По Ниенштедту, Терпигорев выразился еще более образно: угостив провожавших его ливонцев на радостях водкой «по русскому обычаю», отдавая своему подьячему грамоту, он сказал: «Смотри, береги и ухаживай за этим теленком, чтобы он вырос велик и разжирел». Как мы видим, ливонские хронисты, для осмысления положения Ливонии прибегли к образу беспомощного, но готового к употреблению домашнего скота, вроде дойной коровы, разжиревшего теленка, которого уловят в сеть, затравят собаками и вообще отдадут на заклание, а он ведет себя, как несмышленый теленок.

  Следующие полгода ливонцы занимались архивными изысканиями, результатом которых стали пять старых договоров: два из городского архива Дерпта и три — из епископского, в которых о дани не было ни слова. Посчитав, что они таким образом «сыскали дань», дерптский епископ и магистр направили в начале 1557 г. посольство в Москву, снабдив его обнаруженными документами.

  Аргументы послов не произвели на царя никакого впечатления: он посоветовал им «отставить их безлепичные и непрямые речи» и исправиться во всех делах. Как показано В.Е. Поповым, напрасно орденские послы убеждали Ивана Висковатого, будто магистр «… и вся ливонская земля поняли тот пункт, который записан в последней грамоте не иначе как «расследование, наведение справок» (нем.: nachforschung, erkundigung), а не «собирание» (samlung), как это толкует царь и государь всея Руси: поэтому это недоразумение, будто дерптский епископ обязан давать царю всея Руси подать или дань…».

  В марте 1557 г. послы были «бездельно отпущены с Москвы». Ливония занервничала, и было от чего — призрак войны подступил неожиданно близко. «А теперь из-за глупого недопонимания одного слова все зашло так далеко», — говорилось в инструкции новым дерптским послам в Москву в сентябре 1557 г. Только теперь ливонская дипломатия решила начать торг о сумме выплат. Но было уже поздно: в ноябре 1557 г. при дворе Ивана Грозного выйдет русская грамота об официальном объявлении войны Ливонскому ордену, а в январе 1558 г. поместная конница перейдет реку Нарову и начнется первая война России и Европы…

автор статьи А.И. Филюшкин
книга серии «Ратное дело» (2017)

назад      в оглавление      вперед

"Война коадъюторов"
и борьба за Прибалтику в 1550-е годы

Поделиться: